Неточные совпадения
Он рассказал до последней черты весь процесс убийства: разъяснил тайну заклада(деревянной дощечки с металлическою полоской), который
оказался у убитой старухи в руках; рассказал подробно о том, как взял у убитой ключи, описал эти ключи, описал укладку и чем она была наполнена; даже исчислил некоторые из отдельных предметов, лежавших в ней; разъяснил загадку об убийстве Лизаветы; рассказал о том, как приходил и стучался Кох, а за ним
студент, передав все, что они между собой говорили; как он, преступник, сбежал потом с лестницы и слышал визг Миколки и Митьки; как он спрятался в пустой квартире, пришел домой, и в заключение указал камень во дворе, на Вознесенском проспекте, под воротами, под которым найдены были вещи и кошелек.
Клим ожидал, что жилище
студента так же благоустроено, как сам Прейс, но
оказалось, что Прейс живет в небольшой комнатке, окно которой выходило на крышу сарая; комната тесно набита книгами, в углу — койка, покрытая дешевым байковым одеялом, у двери — трехногий железный умывальник, такой же, какой был у Маргариты.
В следующую минуту Клим
оказался в толпе
студентов, которую полиция подгоняла от университета к манежу, и курносый, розовощекий мальчик, без фуражки на встрепанных волосах, закричал, указывая на него...
«Один из
студентов, возвращенных из Сибири, устроил здесь какие-то идиотские радения с гимназистками: гасил в комнате огонь, заставлял капать воду из умывальника в медный таз и под равномерное падение капель в темноте читал девицам эротические и мистические стишки. Этим он доводил девчонок до истерики, а недавно
оказалось, что одна из них, четырнадцати лет, беременна».
— Долго, а — не зря! Нас было пятеро в камере, книжки читали, а потом шестой явился. Вначале мы его за шпиона приняли, а потом
оказалось, он бывший
студент, лесовод, ему уже лет за сорок, тихий такой и как будто даже не в своем уме. А затем
оказалось, что он — замечательный знаток хозяйства.
Самгин наблюдал. Министр
оказался легким, как пустой, он сам, быстро схватив протянутую ему руку
студента, соскочил на землю, так же быстро вбежал по ступенькам, скрылся за колонной, с генералом возились долго, он — круглый, как бочка, — громко кряхтел, сидя на краю автомобиля, осторожно спускал ногу с красным лампасом, вздергивал ее, спускал другую, и наконец рабочий крикнул ему...
— Дальше? Хорошо. Если желание сильно то исполнение не замедлит. В одной со мной квартире жил
студент, который принял во мне участие и помог мне, года через полтора, сдать экзамены для поступления в медицинский колледж. Как видите, я
оказался способным человеком…
Оказался он бывшим
студентом.
На следующее лето он ехал на пароходе; один из простонародия, толпившегося на палубе,
оказался его прошлогодним сослуживцем до лямке, а таким-то образом его спутники —
студенты узнали, что его следует звать Никитушкою Ломовым.
Еще есть и теперь в живых люди, помнящие «Татьянин день» в «Эрмитаже», когда В. А. Гольцева после его речи так усиленно «качали», что сюртук его
оказался разорванным пополам; когда после Гольцева так же энергично чествовали А. И. Чупрова и даже разбили ему очки, подбрасывая его к потолку, и как, тотчас после Чупрова, на стол вскочил косматый
студент в красной рубахе и порыжелой тужурке, покрыл шум голосов неимоверным басом, сильно ударяя на «о», по-семинарски...
Оказалось, что это три сына Рыхлинских,
студенты Киевского университета, приезжали прощаться и просить благословения перед отправлением в банду. Один был на последнем курсе медицинского факультета, другой, кажется, на третьем. Самый младший — Стасик, лет восемнадцати, только в прошлом году окончил гимназию. Это был общий любимец, румяный, веселый мальчик с блестящими черными глазами.
Взяв два билета рядом, они вошли в залу. Ближайшим их соседом
оказался молоденький
студент с славными, густыми волосами, закинутыми назад, и вообще очень красивый собой, но с таким глубокомысленным и мрачным выражением на все смотревший, что невольно заставлял себя заметить.
Эти строки единственные остались у меня в памяти из газеты, которая мозолила мне глаза десятки лет в Москве во всех трактирах, ресторанах, конторах и магазинах. В доме Чебышева, на Большой Бронной, постоянном обиталище малоимущих
студентов Московского университета, действительно
оказались двое
студентов Андреевых, над которыми побалагурили товарищи, и этим все и окончилось.
Первое впечатление было не в пользу «академии». Ближе всех сидел шестифутовый хохол Гришук,
студент лесного института, рядом с ним седой старик с военной выправкой — полковник Фрей, напротив него Молодин, юркий блондин с окладистой бородкой и пенсне. Четвертым
оказался худенький господин с веснушчатым лицом и длинным носом.
Помещение мое состояло из передней и комнаты, выходящей задним окном на Девичье поле, Товарищем моим по комнате
оказался некто Чистяков, выдержавший осенью экзамен в университет, но не допущенный в число
студентов на том основании, что одноклассники его по гимназии, из которой он вышел, еще не окончили курса.
В нескольких словах, наскоро, но как-то радостно и как будто гордясь, она объяснила мне, что была где-то на танцевальном вечере, в семейном доме, у одних «очень, очень хороших людей, семейных людей и где ничего еще не знают, совсем ничего», — потому что она и здесь-то еще только внове и только так… а вовсе еще не решилась остаться и непременно уйдет, как только долг заплатит… «Ну и там был этот
студент, весь вечер танцевал, говорил с ней, и
оказалось, что он еще в Риге, еще ребенком был с ней знаком, вместе играли, только уж очень давно, — и родителей ее знает, но что об этом он ничего-ничего-ничего не знает и не подозревает!
Восторженное внимание женщин раззудило его, и он стал врать о том, что где-то на Васильевском острове
студенты готовили бомбы, и о том, как ему градоначальник поручил арестовать этих злоумышленников. А бомб там было — потом уж это
оказалось — двенадцать тысяч штук. Если бы все это взорвалось, так не только что дома этого, а, пожалуй, и пол-Петербурга не осталось бы…
Молоденький
студент взялся домой сбегать за ружьем. Пришли было половые и сам хозяин трактира и стали упрашивать господ: сделать милость, не буянить. Но им объявили, что за портрет им заплатят, а самих прогнали только что не в шею. Ружье было принесено.
Оказалось, что это был огромный старинный карабин; последовал вопрос — кому стрелять?
Даже вся закипевшая в нем злость в минуту
оказалась бессильною перед твердым, прямым и спокойным взглядом
студента.
Плата была самая доступная, по четвертаку за лекцию, и таким образом в Петербурге открылся род общедоступного, партикулярного университета, чтó могло бы быть весьма важно для тех экс-студентов, которые, в силу известных обстоятельств,
оказались лишенными возможности докончить прежним путем свое образование.
В Отделе, народного образования, — сокращенно: «Отнаробраз», — работа била ключом. Профессор Дмитревский,
оказалось, был еще и прекрасным организатором. Комиссаром его не утвердили, — он был не коммунист. Комиссаром был юный студент-математик, не пытавшийся проявлять своей власти и конфузливо уступивший руководство Дмитревскому. Официально Дмитревский числился членом коллегии.
Издатель его
оказался тот самый доктор Хан, который водил меня от академика Зинина к книгопродавцу М.Вольфу, когда я, дерптским
студентом, приехал в мае 1856 года искать издателя для моего перевода"Руководства к химии"Лемана.
Если б прикинуть Дерптский университет к германским, он, конечно,
оказался бы ниже таких, как Берлинский, Гейдельбергский или Боннский. Но в пределах России он давал все существенное из того, что немецкая нация вырабатывала на Западе. Самый немецкий язык вел к расширению умственных горизонтов, позволял знакомиться со множеством научных сочинений, неизвестных тогдашним
студентам в России и по заглавиям.
В последнюю мою поездку в Петербург дерптским
студентом я был принят и начальником репертуара П.С.Федоровым, после того как мою комедию"Фразеры"окончательно одобрили в комитете и она находилась в цензуре, где ее и запретили. В судьбе ее повторилась история с моим руководством. Редакция"Русского слова"затеряла рукопись, и молодой автор
оказался так безобиден, что не потребовал никакого вознаграждения.
Слухи об отозвании Витте
оказались неверными. Он прибыл в Вашингтон, начались переговоры. С жадным вниманием все следили за ходом переговоров. «Вестник Маньчжурских Армий» брался с бою. А здешнее начальство все старалось «поддержать дух» в войсках. Командир одного из наших полков заявил солдатам, что мира желают только жиды и
студенты.
При осмотре тела в кармане найден пустой бумажник с видом на жительство, из которого
оказалось, что покончивший с собою был бывший
студент Императорского С.-Петербургского университета Леонид Михайлович Свирский.
Революционер-рабочий. Утром спит, его прибегает будить четырехлетний сынишка. Будит, отец возится с ним, играет. Потом мальчишка в другой комнате будит живущего у них
студента, тоже революционера, который потом
окажется предателем.
Барышни были обыкновенные, а у
студентов на белых кителях у левого бока были прорезаны дырочки — как
оказалось, для шпаг, то есть для сабель.